С Музой Павловной Волобуевой мы познакомились в 1999 г. Мне поручили редактировать новое приложение, и первый очерк в нем был о ней — председателе Раменской общественной организации малолетних узников фашистских лагерей. Мы подружились, и словно не было между нами ни разницы в возрасте, ни очень разного жизненного опыта. Тихий, спокойный голос, красивое, благородное лицо, чуткость, интеллигентность и неизменная улыбка, всегда вызывающая ответный оптимизм и хорошее настроение. А ей уже тогда было под 80, больные ноги, да и не только ноги. Но она никогда не подавала виду, ни на что не жаловалась.

В прошлом году Муза Павловна заболела и уже не могла выходить из дома. Я не звонила, не хотела беспокоить и надеялась на чудо. Но чуда не произошло. 19 ноября 2008 г. она умерла. Чувство утраты не покидает меня до сих пор, как будто я потеряла родного и близкого человека. С такими людьми, как Муза Павловна, уходят свет, тепло и доброта, а их и так в мире очень не хватает. Стала искать электронную версию нашего первого очерка, не нашла. Газета тоже ни у кого не сохранилась. А так хотелось написать об этом замечательном человеке! Помогла Э.В.Анисимова, нынешний председатель этой общественной организации. В альбоме воспоминаний бывших узников фашистских лагерей она нашла три заветных листочка, написанные Музой Павловной. Биография в авторском изложении. В ней только та часть, которая касается предвоенной и военной поры. Привожу ее с небольшими сокращениями почти дословно. Почему? Да потому, что какими бы обширными ни были ваши знания о тех событиях, они все равно будут неполными без этих воспоминаний о войне, на которой она оказалась подростком.

Я родилась в 1926 г. в г.Новый Оскол Курской обл. Мне было всего один годик, когда умерла моя мама. Отец вскоре женился на другой. С 1936 г. по 1938 г. мы проживали в Архангельске, где начальником крупного управления работал отец. В 1938 г. его арестовали как врага народа (позднее он был реабилитирован). Мачеха сразу же отправила меня к родному дяде в Белгородскую область, в г. Старый Оскол. В июле 1942 г. фашисты сбросили десант и заняли наш город. В августе мне исполнилось 16 лет, а в сентябре, вместе с другими жителями, отправили в Германию.

Мы ехали в товарных вагонах, которые первый раз открыли лишь в Польше. Мы оказались в пересыльном лагере, огороженном колючей проволокой. На второй день нас погнали в баню. После мытья выдали всем одинаковую одежду и значки: кружок, кирпич и треугольник. Вывели на площадь, где стояли столбы с такими же знаками. Каждый должен был встать под свой знак. Около моего столба быстро выросла колонна из 150 женщин. Нас вновь погрузили в товарные вагоны и через три дня мы оказались в немецком городе Мец на заводе Хобус-Верке. На второй день нам выдали спецодежду и деревянные башмаки. А наутро подняли в четыре часа утра, дали миску кипятка, заваренного мятой, и в 4.30 уже было построение на работу. Мы шли до завода пешком через весь город. В ночной тишине были хорошо слышны удары деревянных ботинок по мощенным камнем улицам. Местные жители никогда не выглядывали, чтобы посмотреть на нас, напротив, плотнее занавешивали окна.

На заводе работали с 6.00 до 18.00. Перерыв на обед с 12.00 до 13.00. На обед вначале давали миску картошки. Но в 1943 г. гестаповцы арестовали нашего лагерь-фюрера фон Клемена. Его обвинили в том, что он якобы работал на советскую разведку. После этого отношение к нам резко изменилось к худшему. Нас перевели жить в бараки, построенные возле завода. На одной половине жили женщины, на другой — мужчины. В мужском лагере были не только русские, но и поляки, французы, немцы. Работали по сменам, по 12 час в день, круглосуточно. Я работала на двух станках, сидя на большом высоком табурете. Однажды ночью я нечаянно заснула и проснулась от устремленного на меня взгляда. Передо мной стоял немец-инженер. Он не наказал меня, очевидно, пожалел, в свои 16 лет от голода и тяжелого труда я выглядела ребенком.

Утром миска воды, в обед миска брюквы (после ареста фон Клемена картошку больше не давали), а вечером 100 г хлеба. И так целый год.

В 1944 г. арестовали нашу переводчицу. Это случилось в воскресенье, я была у нее в комнате — она зачем-то позвала. Входят гестаповцы и приказывают ей собираться. Она незаметно наклонилась ко мне и тихо сказала: «Я Валя Климова из Ленинграда». В глазах были слезы. Больше мы ее никогда не видели.

В лагере, где все дышало смертью, был добрый человек — старый полицейский Карл Хизигер. Он часто незаметно давал мне бутерброды, зная чем грозит ему этот поступок. У гестаповцев были везде свои глаза и уши. Когда американцы подошли к Мецу и разбомбили завод, на котором мы работали, Карл Хизигер предупредил меня о том, что нас совсем скоро угонят вглубь Германии, скорее всего в концлагерь, где нас ждет смерть.

Ночью мы с девушкой из Старого Оскола Олей Золотых бежали из лагеря. Олю спрятали поляки, живущие в Германии, а я после тяжких ночных скитаний по городу спряталась в монастыре. Там отнеслись ко мне по-доброму. Оставаться в монастыре было опасно, гестапо и там устраивало облавы. Монахиня монастыря Мария-Тереза устроила меня в семью Беккеров. Они приехали в монастырь за картошкой. В кузове машины спрятали меня и еще одну девушку из Украины под мешком картошки. Патруль, увидев, что едут монашки, не стал проверять машину. Повезло!

В этой семье я прожила несколько месяцев, научилась говорить по-немецки и там узнала о Победе. После освобождения Меца я пошла к своим. Узнав, что знаю немецкий, меня взяли в советскую миссию в Париже. Оттуда отправили снова в Германию на учебу на завод недалеко от Дрездена. Там готовили мастеров и лаборантов для завода, оборудование для которого должны были отправить в СССР. Предполагалось, что мы будем работать на этом заводе, который уже строили в Новочеркасске. В ноябре 1946 г. я вернулась на Родину, где не была долгих четыре года.

На этом текст, написанный Музой Павловной, обрывается. О дальнейшей своей судьбе она не пишет. Не захотела или не могла вспоминать. Слишком тяжело. Но я-то знаю, что был арест, допросы, унизительные подозрения. Она готовилась к самому худшему. Кажется, тогда она впервые пожалела о том, что выжила после лагерного ада. Но видно есть справедливость на земле, ее отпустили. Строка в биографии о том, что она была в концлагере и работала в Германии, преследовала ее всю жизнь, не позволила заниматься любимым делом, чувствовать себя полноправным членом общества. Отношение к таким, как она, изменилось лишь в последние годы. Как хорошо, что она дожила до этого дня.

Ирина Никитина